Константин БОГДАНОВ

В данный момент преждевременно было бы говорить о завершении российской антитеррористической операции на Ближнем Востоке. Можно заметить, что заявлений о существенном сокращении нашей группировки российское руководство делало уже два: в марте и в декабре 2016 г. Тем не менее ухудшение обстановки заставило вновь нарастить силы и средства. Сделано это было в совершенно фоновом режиме, без лишней огласки и весьма оперативно.

Таким образом, с одной стороны, достигнут один из важнейших этапов в борьбе против боевиков-исламистов: «Исламское государство» (ИГ, террористическая организация, запрещена на территории РФ) как организованная военно-политическая сила, контролировавшая значительную часть территории Сирии и Ирака, практически перестала существовать. В этом смысле частичный вывод российских войск совершенно оправдан и с политической, и с чисто военной точки зрения. С другой стороны, нет никаких оснований полагать, что в случае насущной необходимости группировка не будет быстро увеличена – с опорой на инфраструктуру новых российских военных баз в Тартусе и Хмеймиме.

Следует еще раз особо подчеркнуть: война в Сирии (а называя вещи своими именами – на Ближнем Востоке) далеко не закончена. Изменяются лишь ее территориальные рамки и формы ведения боевых действий, на какое-то время может снизиться интенсивность конфликта.

КАК ЭТО БЫЛО

Контуры вмешательства России в сирийский конфликт просматривались как минимум с зимы 2014-2015 годов как гипотетические. Но все равно, появление российских войск за рубежом, да еще и в «горячей зоне», до последнего момента вызывало сомнения. Страна, хорошо помнившая войну в Афганистане, инстинктивно избегала любых ситуаций, в которых российские военные могли вновь оказаться за рубежом лицом к лицу с исламскими боевиками.

Тем неожиданней началась эта кампания. Когда в конце августа 2015 г. в израильской прессе начали публиковать аккуратные и туманные намеки на то, что в Сирии вот-вот появится российская авиация, поначалу многие восприняли это как очередную ближневосточную «утку». Но спутниковые снимки аэродрома Хмеймим, сделанные уже в сентябре 2015-го, развеяли все сомнения: на сирийскую территорию передислоцировались боевые самолеты ВКС РФ. Стало понятно: реальность изменилась раз и навсегда. Мы в очередной раз проснулись в другом мире.

Операция была буквально «с колес» запущена компактной группой боевой авиации (авиабригадой особого назначения), в стартовом составе которой «на поле вышли» 18 фронтовых бомбардировщиков (шесть Су-34 и 12 Су-24М), 12 штурмовиков Су-25, силы прикрытия (четыре истребителя Су-30СМ) и 17 вертолетов (пять Ми-8АМТШ и 12 ударных Ми-24П).

Официальные данные по составу российской авиагруппы в Сирии никогда не публиковались, однако, по оценкам наблюдателей и независимых экспертов, ее численность в разное время колебалась от 30 до 50 боевых самолетов и от 16 до 40 ударных и многоцелевых вертолетов.

Уже через неделю, в ночь на 7 октября 2015 г., ВМФ РФ воплотил в жизнь стратегически логичную и неоднократно высказавшуюся идею «бесконтактной войны», применив дальнобойные крылатые ракеты морского базирования 3М-14 комплекса «Калибр-НК»: знаменитый удар кораблей Каспийской флотилии по целям ИГ в Сирии с проходом 26 российских КРМБ через воздушное пространство Ирана и Ирака.

С 17 ноября в операцию включились самолеты Дальней авиации, действующие с территории России. Использовались все три типа боевых машин (Ту-160, Ту-95МС и Ту-22М3). С Ту-160 были впервые применены новые крылатые ракеты воздушного базирования Х-101, а с Ту-95МС – их предшественницы Х-555. Бомбардировщики Ту-22М3, прошедшие модернизацию с установкой новых прицельных комплексов СВП-24-22, использовались в основном как носители свободно падающих авиабомб.

Следует отметить, что именно шестерка Ту-22М3 стали основными «рабочими лошадьми» сирийской войны со стороны Дальней авиации. Причем до самого конца: вылеты продолжались и в декабре 2017 г., пока после приказа Владимира Путина эти машины не были передислоцированы из Моздока обратно на аэродромы постоянной дислокации (в Калужской, Мурманской и Иркутской областях). Эффектные пуски новейших крылатых ракет с Ту-160, хорошо смотрящиеся на телеэкранах, не должны заслонять десятки вылетов Ту-22М3 в простейшем, но эффективном оснащении из шести 500 кг или десяти-двенадцати 250 кг авиабомб.

Новый виток обострения ситуации задал конфликт с Турцией, начавшийся уничтожением российского Су-24М, который пилотировал подполковник Олег Пешков. В срочном порядке была усилена ПВО российской группировки. Так, в Сирии были развернуты четверка истребителей Су-35С, а также зенитные ракетные системы С-400 и С-300В4. ПВО малой дальности (ЗРПК «Панцирь-С») и средства РЭБ (в частности, комплекс «Красуха-4») к тому моменту уже прикрывали авиабазу Хмеймим.

Параллельно наращивалась и ударная мощь авиабригады: появились новые Су-34 и Су-24М. Уже к 2016-му году число боевых вылетов составило 5240, из них 145 пришлось на самолеты Дальней авиации.

Через 2,5 месяца активных боевых действий в Идлибе, Хаме, под Алеппо и в центре Сирии, 14 марта 2016 г., Владимир Путин отдает приказ начать вывод «основной части» российской группировки в связи с тем, что поставленные задачи «в основном решены». На тот момент ситуация действительно все больше склонялась в сторону победы официального Дамаска: основные успехи были достигнуты в центре страны и при выдвижении на восток. Начинался штурм Пальмиры, стратегически важного центра в этой части Сирии.

Пальмира действительно была взята к концу марта 2016-го. На тот момент российская авиагруппа совершила около 9000 боевых вылетов. В 20-х числах марта домой, в Россию, отправились все штурмовики Су-25 и некоторое количество Су-24М и Су-34. Однако и оставшиеся силы продолжали действовать. К маю число боевых вылетов довели до 10 тысяч, а число пусков крылатых ракет воздушного и морского базирования – до 115.

В этот момент исламисты, перегруппировавшись, показали, что в Сирии не получится вести войну «по-прежнему». Правительственная Сирийская арабская армия (САА) оказалась не готова к масштабным самостоятельным действиям по разгрому сил ИГ и «Джебхат ан-Нусры» (террористическая организация, запрещена на территории РФ) на разрозненных участках фронта, при этом продолжая встречать сопротивление местных формирований, участвующих в гражданской войне. Помощь российской авиагруппы, флота и сил специальных операций не могла переломить ситуацию – победу нельзя было получить «дешевым» способом, без включения в наземную операцию. Но именно такое включение для России было невозможно по целому ряду причин, включая внутриполитические.

Кризис наступил в июне 2016-го, когда наступление сирийских правительственных войск на северо-восток от Итрии в сторону Эль-Табка (и далее к Ракке) было подловлено на хорошо управляемый контрудар боевиков ИГ.

Ситуация на востоке перешла в вязкое равновесие, акценты были перенесены на действия под Алеппо. Штурм города шел очень долго, причем важную роль в нем играли иранские силы Корпуса стражей исламской революции, а также наступление курдских формирований из северной Сирии. Город был освобожден только в декабре 2016 г. ценой значительных усилий.

Параллельно с этим сюжетом развернулась игра вокруг авиабазы Хамадан (Иран). 16 августа 2016 г. российская авиация, и раньше пользовавшаяся этим иранским аэродромом для подскока, впервые совершила оттуда боевые вылеты. Использовались фронтовые бомбардировщики Су-34 и дальние бомбардировщики Ту-22М3 (с увеличенной бомбовой нагрузкой). Однако политические осложнения с Тегераном и Вашингтоном вынудили уже 20 августа прекратить использование Хамадана.

Тяжелый 2016 г. закончился чувствительной зуботычиной: 8-9 декабря боевики ИГ устроили внезапное нападение на позиции сирийской армии на подступах к Пальмире. Несмотря на активное вмешательство российской авиации, ситуацию не удалось переломить, и 10-11 декабря силы САА и российских спецподразделений покинули город, с таким трудом отвоеванный весной и разминированный российскими саперами.

К этому моменту российская авиагруппа совершила уже свыше 18800 боевых вылетов, поразив более 71 тысячи целей.

Таким образом, кампания 2016 г. показала, что быстро и «бесконтактно» сирийскую войну выиграть невозможно. Уже в середине года был запущен ряд инициатив, направленных на преодоление стратегического тупика.

По политической линии были форсированы переговоры с местными формированиями вооруженной оппозиции, противостоящими президенту Асаду. Москва перестала бравировать тем, что «не разбирается в сортах оппозиции» и приложила максимум усилий к тому, чтобы вывести из войны вменяемые группы повстанцев в центре страны. Тем самым были высвобождены силы для уничтожения «ландскнехтов» транснациональных исламистских структур в составе ИГ на востоке страны и «Тахрир аль-Шама» – наследников бывшей «Джебхат ан-Нусры», «Ансар аль-Дина» и других радикальных салафитских группировок – в Идлибе и Хаме.

По военной линии состоялся «перезапуск» сирийской правительственной армии путем организации интенсивной подготовки личного и командного состава, а также резкого расширения штата и полномочий аппарата главного российского военного советника в Сирии. По сути, российские старшие и высшие офицеры в массовом порядке брали под непосредственное управление наиболее боеспособные соединения САА, руководя их действиями на фронте и боевой подготовкой, передавая опыт находящимся рядом сирийским офицерам.

Результат наметился уже весной 2017 г., когда удалось, в частности, отбить обратно Пальмиру (ко 2 марта). К апрелю 2017-го российская авиагруппа совершила уже 23 тысячи боевых вылетов с начала кампании.

Далее, в течение 2017 г., шел поэтапный разгром основных сил ИГ на востоке Сирии. Удар наносился с двух сторон: с запада – силами САА при поддержке иранских формирований и российского контингента, а с севера и востока – силами международной коалиции, основную часть «пехоты» которой составляли сирийские курды.

Осенью оборона террористов посыпалась: был деблокирован Дейр-эз-Зор, находившийся в осаде с лета 2012 г., и начался штурм Ракки – «столицы» ИГ. Российская авиагруппировка была усилена, для поддержки с воздуха активно использовались Ту-22М3, действовавшие с аэродрома Моздок. По словам командующего российской группировкой в Сирии Сергея Суровикина, число боевых вылетов в отдельные дни осени превышало 100. Общее же число вылетов с 1 октября 2015 г. перевалило за 30 тыс. Более 14 тыс. вылетов совершили беспилотники.

На данный момент сопротивление ИГ на востоке Сирии носит очаговый характер, импровизированная линия разграничения обоих коалиций установилась в основном по Евфрату. Продолжаются бои САА в Хаме против «Тахрир аль-Шама». Можно ожидать усиление активности этих боев после установления надежного контроля за освобожденной территорией на юге и востоке страны.

ИЗМЕРЕНИЕ ПОЛИТИКОЙ

Сирийская кампания с внешнеполитической точки зрения преследовала несколько важных целей. Две из них были признаны и неоднократно повторены официально: это уничтожение ИГ и сохранение дружественного Москве правительства в Дамаске.

Неофициально неоднократно указывалось на то, что территория, подконтрольная ИГ и «ан-Нусре» в Сирии с 2014 г., стала яркой приманкой для радикализированных элементов с постсоветского пространства (в том числе и из России). Чем больше их удастся оттянуть в Сирию и уничтожить там военными методами, тем меньше сил потом придется тратить в самой России и в странах Средней Азии на контртеррористическое противодействие исламистам со стороны спецслужб.

Однако эти очевидные цели и результаты только начинали список, но не ограничивали его.

Само начало сирийской войны стало важным (можно сказать, по-хорошему авантюрным) шагом в попытке «расшить» тупик, сложившийся во внешнеполитической линии Москвы весной-летом 2014 г. Возвращение Крыма, гражданская война на Донбассе, падение цен на нефть и антироссийские санкции создали ситуацию, при которой любой разговор Москвы с Западом, как шар в лузу, скатывался на украинскую повестку, что практически исключало прорывы в двусторонних отношениях и резко сокращало поле для содержательного политического диалога.

Ввод войск в Сирию, в целом не вызвавший возражений Вашингтона, создал, однако, новую реальность, выступив своего род средством «принуждения к коммуникации». Сложная операция с участием сил многих государств и негосударственных акторов потребовала создать основу для координации и взаимодействия между Россией и США, а также региональными игроками.

Минимальную наблюдаемую ее часть составило российско-американское соглашение о безопасности полетов над Сирией, но были и другие элементы диалога. Все они касались локальных, конкретных задач и решались в прагматическом ключе, несмотря на периодически генерируемый обеими сторонами пропагандистский шум, предназначенный для внутреннего употребления.

Подобные ограниченные, но предельно практичные формы диалога России и США в условиях «дипломатической зимы» являются своего рода «озимыми». Именно отталкиваясь от них начинает развиваться двустороннее взаимодействие после того, как кризисный период циклически сменяется потеплением. Переоценить значение даже таких сокращенных коммуникаций в деле поддержания взаимодействия невозможно.

Вторым аспектом уже не столько двусторонних, сколько многосторонних отношений стало понижение значения в повестке проблем предыдущего периода, связанных с Украиной. Особенностью тупика, как мы уже отметили, была зацикленность Запада на украинско-крымской тематике, во многом вынужденная и даже тяготящая его.

С другой стороны, враждебно настроенные к России круги на самой Украине (и шире – в Восточной Европе) получали трибуну и объем внимания, несоразмерные их реальному значению в мировой политике. Сирийская война задала принципиально новое и требующее внимание измерение в политике Запада, непосредственно связанное с Россией, что размывало крымско-донбасскую повестку и тему «российской военной угрозы», очень популярную с 2014 г. в восточноевропейских странах НАТО.

Если касаться непосредственно ближневосточного региона, то в первую очередь следует выделить рыхлую группу попутчиков России, которую иногда не вполне правильно представляют как военно-политический союз Москвы со странами, где сильно шиитское влияние. В нее входят как реальные (пусть и вынужденные) союзники вроде Сирии, так и страны, «гнущие собственную линию» в регионе (Иран и Ирак).

Тем не менее, не замахиваясь на глобальный многосторонний контекст, Москве удалось собрать буквально «на коленке» работоспособные протоколы, позволяющие решать ряд чувствительных вопросов, включая пропуск и дозаправку авиации, а также использование воздушного пространства Ирана и Ирака для пролета крылатых ракет. Одновременно с этим Багдад продолжал получать солидные партии российского оружия, а Тегеран, уже давно непосредственно вовлеченный в сирийскую войну, налаживал взаимодействие с российскими военными.

Масштабы этого «союза» не следует преувеличивать. Ирак, например, оказывает существенную помощь в действиях проамериканской коалиции на востоке Сирии, хотя Москва и может играть на его опасениях, связанных с растущей силой сирийских курдов, поддержанных Вашингтоном. Эта тема уже переходит в активную фазу: осенью 2017 г. иракские войска после попытки объявить независимость иракского Курдистана, по сути, силой восстановили контроль Багдада над нефтеносной частью его территории, де-факто демонтировав автономию.

Иран же ведет собственную игру, пытаясь поставить Москву на место, как это было в случае с авиабазой в Хамадане: тогда Тегеран через неделю ее использования попросту попросил российских военных уйти оттуда. За этим стоят как внутренние сложности самого Ирана, представляющего собой весьма бурный котел, в котором условные модернисты сталкиваются со столь же условными консерваторами, так и давление трех западных членов Совбеза ООН, крайне отрицательно отнесшихся к идее создания хотя бы временной российской военной базы на иранской территории.

Шиитское измерение этого союза неизбежно вызывает к жизни и проблему проиранского движения «Хизбалла» в Ливане. Силы «Хизбаллы», одного из злейших врагов Израиля, широко задействовались в сирийской войне, показали себя крайне эффективно (в том числе при штурме Алеппо), и их роль нельзя замалчивать. Тем не менее это деликатнейший момент во всей союзной конструкции Москвы, и дальнейшее управление ее равновесием станет очень сложной и многообещающей задачей, решение которой может отразиться на обстановке, в том числе и в других странах ближневосточного региона.

В этом ключе следует перейти и к самому Израилю, с которым России удалось наладить взаимодействие на почве совпадения интересов. Тель-Авив, десятилетиями считавший Сирию среди своих естественных врагов, отнесся к российской операции крайне благосклонно, несмотря на то, что Москва не скрывала своей цели в виде сохранения существующего политического режима Башара Асада.

Израиль с самого начала был в курсе военных приготовлений России, о чем свидетельствует уже упомянутая нами опережающая реакция его прессы. Более того, уже в сентябре 2015 г., еще «на берегу», были проведены переговоры на высшем уровне между президентом РФ Владимиром Путиным и израильским премьером Биньямином Нетаньяху, зафиксировавшие рамки сотрудничества и ответственности двух стран по Сирии. Параллельно Генеральные штабы вооруженных сил обоих государств создали развитую систему координации и безопасности.

Официальный враждебный Дамаск воспринимается в Израиле как привычный системный противник. Падение же режима Асада могло привести к тому, что все территории, граничащие с Израилем с севера, превратятся в кипящий котел исламского радикализма. Нет оснований сомневаться, что в этом случае также обречен и хрупкий режим безопасности в многоконфессиональном Ливане, что вызовет уже настоящую резню шиитов, алавитов и христиан по всему Леванту.

Российско-израильская система взаимодействия тем интереснее, что она, предотвратив столкновения военных двух стран, не исключила воздушные атаки Израиля по противостоящим ему боевикам, свободно действующим в Сирии – той же «Хизбалле». Потенциально это мина под соглашением о невмешательстве в дела друг друга в Сирии, хотя Россия пока что прочно блюдет обязательства: поток резких комментариев в адрес Вашингтона из уст российских официальных лиц не прекращается, в то время как в отношении авиаударов Израиля Москва отделывается скупыми сожалениями.

Сирийская кампания задала и совершенно другой тон в российской внешней политике на Ближнем Востоке, что не могло не отразиться на отношениях с региональными державами. Словесные интервенции и точечные продажи оружия, которыми Москва занималась с 1990-х годов, подкрепились весомой операцией экспедиционных сил. Это уже вызвало определенный сдвиг в отношениях с рядом арабских государств, особенно стран зоны Персидского залива, с начала 2010-х конфликтовавших с Россией. Грубо выражаясь, временами демонстрируемое ими хамство и игнорирование позиции Москвы сменилось сложным, но вежливым разговором по существу.

Вкратце можно заметить, что позиция монархий Залива, в целом проигравших в схватке за влияние на исламистские движения во время «арабской весны», стала более конструктивной. Изоляция Катара, выказывавшего ранее откровенную враждебность к РФ, привела к определенной нормализации отношений, следствием чего стало участие катарских инвестиционных структур в сделке по приватизации части госпакета «Роснефти». Саудовская Аравия стоит на пороге заключения крупных контрактов на российское оружие, в том числе, что беспрецедентно, на зенитную ракетную систему С-400.

Особняком тут стоит отметить «мертвую петлю», которую выписали отношения с Турцией. Анкара к 2015 г. в целом выигрывала сирийскую партию: контроль за боевиками в северной Сирии давал ей прекрасный инструмент для ослабления Асада и позволял претендовать на участие в разделе «сирийского наследства». Появление российских войск привело к своего рода «китайской ничьей»: заботливо выстраиваемая Эрдоганом позиция на региональной «шахматной доске» оказалась полностью девальвированной.

Резкости со стороны Турции завершились совершенно недопустимой атакой истребителей F-16 на российский бомбардировщик Су-24М, который был обстрелян ракетами «воздух-воздух» вдогон, уже будучи за пределами турецкой территории, над которой находился всего несколько секунд (а по официальным данным вообще туда не залетал). Результатом стала полугодовая политико-торговая война между Москвой и Анкарой. Однако летом 2016 г. отношения удалось выровнять, во многом сыграв на внутриполитическом кризисе в Турции после неудачной попытки государственного переворота и ухудшения отношений Эрдогана с США и Западом.

При этом России удалось не только восстановить отношения с Анкарой, но даже расширить их, в частности, переведя в плоскость военно-технического сотрудничества. Речь идет о контракте на четыре дивизиона той же самой системы С-400.

ВОЕННЫЕ ИТОГИ

Теперь следует коснуться чисто военных итогов сирийской кампании для российских Вооруженных Сил. Уже сейчас очевидно, что последствия войны в Сирии самым серьезным образом отразятся на российской военной машине, на стратегии военного строительства, на доктринальной части и на перспективах политики закупки вооружений.

В первую очередь перед нами существенный «антитравматический» опыт: впервые за долгие годы нами достигнут крупный военный успех, причем малыми силами и в сложных условиях («пятидневная война» с Грузией не рассматривается в силу ее специфики и большого количества организационно-технических проблем, которые она вскрыла). Российские военные наглядно показали, как можно «частично-бесконтактным» способом переломить ситуацию в типовой «восточной войне», не свалившись в колею типовых же Афганистана/Чечни.

Следует отметить успешную логистическую составляющую российской военной кампании в Сирии. И это несмотря на то, что «сирийский экспресс» работал с напряжением всех сил и наличного тоннажа в отдельные моменты не хватало. Ограниченный характер вмешательства (определенный в том числе и максимальным объемом подаваемого снабжения) дал возможность сравнительно спокойно и оперативно сворачивать-разворачивать группировку по мере необходимости.

При этом с самого начала была предусмотрена эффективная ротация личного состава. Масштабы ее в части авиационной группировки оказались таковы, что, по словам начальника Генерального штаба ВС РФ Валерия Герасимова, практически весь летный состав оперативно-тактической и армейской авиации получил опыт ведения боевых действий.

Важнейшее приобретение российских командиров – участие в «гетерогенной» войне, куда втянуты не только государства, инсургенты и международные террористы (такой опыт уже был получен на Северном Кавказе в начале 2000-х), но и организованные негосударственные акторы: от частных военных компаний, чья роль на отдельных участках сирийского фронта оценивается весьма высоко, до военизированных местных движений типа той же «Хизбаллы». Опыт управления таким сложным коллективом невозможно переоценить.

Здесь же находится и эффективное решение, найденное в 2016 г. для выигрыша такой кампании «на земле»: глубокий симбиоз российских командно-штабных структур с соединениями сирийской армии – включая в первую очередь 5-й штурмовой корпус, сформированный в конце 2016 г. из добровольцев как раз в рамках этого подхода. Интенсивность «оборота» российских офицеров через эту схему можно оценить по словам генерала армии Герасимова: «Через группировку войск со своими коллективами штабов прошли все командующие войсками военных округов, общевойсковыми армиями и армиями ВВС и ПВО, почти все командиры дивизий и более половины командиров общевойсковых бригад и полков».

Что немаловажно, в кампании широко применялись новейшие виды вооружения и специальной техники – от беспилотников до индивидуальной экипировки бойцов. Современная «периферийная война» как часть большого скрытого конфликта за передел мира полностью отвечает доктрине литературного жанра киберпанк high tech, low life. Применение самых современных военных технологий ведется на инфраструктурно необорудованных ТВД, население которых имеет низкий уровень жизни и обладает своеобразной религиозно-культурной спецификой.

Сирия превратилась в масштабный полигон, где Минобороны РФ сумело провести придирчивую проверку той новой техники, которая поступает в войска в рамках Государственной программе вооружения 2011-2020 гг. Интенсивная эксплуатация техники на удаленном ТВД позволила вскрыть значительное количество недочетов, задача исправления которых оперативно поставлена перед оборонной промышленностью. Одновременно с этим сделан вывод о приоритетах в оснащении сил общего назначения, который будет учтен при верстке смет на следующую Госпрограмму вооружения, рассчитанную до 2027 г.