Кирилл КОКТЫШ

С другой – белорусский протест обрел и ряд уникальных черт. Так, захват и создание своего символического пространства провалились, и в качестве компенсаторики протест превратился в «демонстрации по выходным», тем не менее успешно собиравшие на пике до ста и более тысяч человек.

Кроме того, белорусский протест стал в чистом виде сетевым и управляемым из-за границы, что обусловило одновременно его сильные и слабые стороны. В частности, протест даже на пике интенсивности не смог институализироваться и легитимировать устойчивый пул лидеров. Самопровозглашенный Координационный совет оппозиции, несмотря на все усилия того же «Нехты», так и остался собранием индивидуумов, которые по большому счету «стояли рядом», превратившись в неудачную попытку «оседлать протесты» теми людьми, которые не имели к нему непосредственного отношения: он так и не обрел поддержанную толпой легитимность.

То же справедливо и в отношении Тихановской, титульного оппозиционного кандидата – несмотря на титанические усилия опекающего ее круга, внешняя режиссура ее речей остается слишком очевидной. Кроме прочего, сетевой протест не породил не только лидеров, но и программы: у протестующих нет какого-либо видения завтрашнего дня, и требования сводятся к исключительно эмоциональному неприятию действующей власти.

Судя по всему, вся эта уникальная белорусская специфика, существенно расходящаяся с типовыми «цветными» сценариями, вовсе не является результатом изначального хитроумного режиссерского замысла, а напротив, во многом представляет собой «импровизацию по ходу», когда в изначальном сценарии многое пошло не так. Разумеется, сыграли свою роль и эффективные действия белорусской власти, энергично начавшей спасать себя. Той изначально удалось сбить размах протестов, во многом за счет жестких действий, в ходе которых, кроме прочего, были снесены сооружавшиеся баррикады, и вынудить протестующих перейти исключительно к мирным формам самовыражения. Удалось ей купировать и забастовочное движение, которое, в отличие от многого другого, на самом деле могло нести критическую угрозу политсистеме. Функционирование всех крупных госпредприятий было обеспечено жестко и убедительно.

Сохранилась лояльность силового блока и белорусской номенклатуры, в целом предотвращены студенческие стачки, вследствие чего протестное движение обрело вполне классовый характер – теперь главным образом в его рядах креативный класс. В целом власть устояла перед напором улицы, продемонстрировав запас прочности и жизнеспособность. Противостояние внутри страны в результате перешло в позиционную фазу, где  главную роль на себя стали брать внешние игроки.

В общем-то, это логично: бескомпромиссность протестующих, требующих от власти исключительно капитуляции, по определению порождает консолидацию номенклатуры. Ее представители получили от оппозиции четкий месседж, что в случае победы «революции» они потеряют все, включая и возможность безопасно жить на родине, а угроза вынужденной эмиграции, бесспорно, является мощнейшим мобилизующим фактором.

Выкристаллизавшееся противостояние довольно быстро обрело черты и признаки классической «дилеммы заключенного», где отступление и поиск компромиссов любой из сторон явно ведут к очевидно наихудшим для них исходам и перестают рассматриваться в качестве возможной альтернативы – если, конечно, под противостоящей власти стороной понимать организаторов, а не вовлеченные в протест массы. Выросшие ставки логичным образом стали побуждать к вступлению в игру внешних стейкхолдеров, от исхода белорусского противостояния напрямую зависящих. Выяснилось, что ставки на противостояние были сделаны весьма серьезные, и Беларуси в этом раскладе отводилась по большому счету объектная роль.

Так, явной стала существенная и системная поддержка протестов Западом. Взятый Польшей и Литвой курс на реализацию «венесуэльского варианта», логичным завершением которого станет провозглашение Тихановской избранным президентом, после чего вокруг нее будет сформировано своего рода «правительство в изгнании», разумеется, является вынужденной импровизацией: такие ходы делаются за неимением лучших альтернатив. Но уже тот факт, что на столь спорный ход идут даже при явном отсутствии легальных оснований, – поскольку ОБСЕ не присылала своих наблюдателей на выборы, суждения Европы о легитимности выборов, и уж тем более об их исходах, как минимум неубедительны, – говорит о том, что речь идет о вынужденном маневре в рамках реализации долгосрочной стратегии. И для такого суждения есть основания. 

Действительно, если отмотать ленту событий чуть назад, то мы увидим, что еще меньше чем за неделю до выборов Минск находился в жесткой конфронтации с Москвой, под арестом в Беларуси находились «33 российских богатыря», были анонсированы военные учения на восточной границе. И худший вариант, о возможности которого потом часто говорил Лукашенко, мог бы представлять собой ситуацию, когда бы силы и ресурсы, на которые могла бы положиться белорусская власть, находились бы не в то время и не в том месте. Так, недостаточная концентрация сил в столице в первую неделю протестов легко могла иметь следствием утерю властью контроля над ситуацией, а наступающий в таком случае хаос вполне мог бы быть использован как предлог для «гуманитарной интервенции» Запада под эгидой Польши.

Варшава, откликнувшись на прозвучавшие перед выборами призывы ряда польских политиков, могла бы заявить о миссии обеспечить в условиях коллапса власти безопасность польского меньшинства, т.е. обладателей «карты поляка». Подозрения в наличии такого сценария усугубляются тем фактом, что как раз под выборы НАТО начало у западных границ Беларуси неплановые учения, а ОДКБ, не будь Россией оперативно выявлен украинский след в истории с арестованными россиянами, не могла бы сыграть никакой роли уже по той причине, что российские Вооруженные Силы были бы заблокированы на восточных границах Беларуси. Соответственно, ситуация, когда бы на белорусской территории возник бы аналог ДНР-ЛНР, но уже под формальным патронажем Польши, в свете вышеизложенного уже не выглядит чем-то фантастическим.

В этой связи уместно обратить внимание на недавнее заявление белорусского министра обороны Хренина, который прямо обвинил Запад в гибридной войне против Беларуси и обратил внимание, что за последние годы количество учений стран НАТО у границ РБ выросло в 5 раз, а натовская военная группировка на границах Беларуси была увеличена в 17 раз.

Тем более что такая комбинация факторов сложилась отнюдь не спонтанно, а осознанно готовилась заблаговременно. Как стало потом известно из высказываний ряда украинских политиков, идея «втемную» ввезти в Беларусь российских специалистов, которых можно было бы «продать» Лукашенко как приехавших его свергать российских ЧВК-шников, изначально возникла у американских спецслужб едва ли не год назад. Частью той же стратегии культивирования недоверия Лукашенко к России была и кампания блогера Сергея Тихановского, который начал реализовывать жесткий сценарий «расчеловечивания» власти – если учесть, что Тихановский позиционировал себя как «пророссийского» кандидата. В равной мере пророссийским мог полагаться и арестованный в начале президентской кампании банкир Бобарико.

Но, так или иначе, сценарии коллапса белорусской политсистемы и обретения на ее руинах новой властью революционной легитимности не реализовались. Очевидно, судьбоносным тут стало возобновление коммуникации Александра Лукашенко с Владимиром Путиным: последняя, начавшись за день до выборов и продолжившись сразу после них, не только внесла ясность в ситуацию с двусторонними отношениями, но и актуализировала российские гарантии безопасности для Беларуси. Фактор России, до выборов отодвинутый было на периферию белорусской политики, быстро превратился в ключевой и решающий. В результате стабильность, хотя и с большими издержками, была сохранена, а «цветные» сценарии смены власти перешли в режим вынужденной импровизации.

Дальнейшее развитие ситуации делает актуальным целый ряд довольно сложных задач. Так, белорусская политсистема, конечно, переживет период пересборки и перезагрузки, и наверняка обретет внутреннюю легитимность. Процессы формирования новых оснований уже начались. Уже сменился глава белорусской православной церкви, очевидно, в ближайшее время сменится и глава католической. Кроме того, в стране будет запущен конституционный процесс, в результате которого на референдуме будет принята новая Конституция, в которой, очевидно, большая роль будет отводиться институтам, а не личностям. После внесения поправок анонсированы новые президентские выборы, и все это вместе создаст пространство для системного решения проблем, лишив уличный протест его потенциала.

Разумеется, будет и миграционный отток разочарованных, который в основном примет Польша. Так, глава канцелярии премьер-министра Польши Михаил Дворчик в этой связи уже заявил, что его правительство «начинает работу над решениями», которые позволят «потомкам жителей Речи Посполитой, живущим за границей, в упрощенном режиме поселиться на территории Польши». В основном речь идет об обладателях «карты поляка». Этот отток вряд ли будет массовым, но, поскольку некоторую его часть будут составлять и солидаризировавшиеся с протестами представители западно-ориентированных элит, он скажется на качественном изменении внутриполитических, а еще более – внутрикультурных раскладов в Беларуси.

Тем не менее пересборка белорусской политсистемы потребует многих усилий, и не только от Беларуси. Главная проблема, которую выявили протесты – это отсутствие у белорусской власти идеологии, которая бы генерировала устойчивую картину будущего. Это логично: политика многовекторности, а по сути – политика балансирования, которую Минск декларировал в 2014 г., а де-факто проводить начал куда раньше, в принципе исключает возможность стабильной идеологии. Маневры между центрами силы превращают ценности геополитического выбора для власти в величину переменную, которая регулярно пересматривается в соответствии с политической конъюнктурой, а общество обнаруживает себя по большому счету в качестве пассажира.

В прежнюю эпоху это было некритично, однако в новой реальности, наступившей с началом украинских событий, когда поляризация между Западом и Россией стала устойчиво нарастать, результатом маневров де-факто стало возникновение расширяющегося пространства идеологического вакуума. В условиях традиционно жесткого торга с Россией последний с молчаливого согласия белорусской власти стал интенсивно заполняться западными ценностями – последняя рассматривала наличие прозападных и националистических настроений как потенциально безопасный для себя фактор, на фоне которого она предсказуемо будет единственно приемлемой для России альтернативой.

Однако торг с Москвой, который традиционно строился вокруг цен на углеводороды, неоправданно затянулся, а прозападные настроения укрепились, и де-факто стали доминировать в медийном поле Беларуси, где государственные СМИ утеряли инициативу, уступив ее сетевым изданиям.  Это сыграло далеко не последнюю роль в мобилизации и поддержании протеста, и обусловило специфичность победы власти – последняя одержана за счет лояльности силового ресурса, но вовсе не сопровождается победой идеологической. Это означает, что битва за умы белорусской молодежи, сегодня поддавшейся романтическому революционному порыву, еще впереди. И речь не только о восстановлении утраченной позиции доминирования в генерировании повестки дня, но и о насущной необходимости произвести привлекательную и убедительную для населения незападную картину дня завтрашнего. 

Эта задача не представляется неразрешимой. Текущее доминирование в информационном поле Телеграм-каналов, оказавшимися в условиях сумятицы мощными и политтехнологически эффективными СМИ, не вылилось в конструирование альтернативной картины мира. У протестующих она на самом деле крайне невнятна, большинство исходит из нормативных представлений о демократии, никак не соотносящихся с реальностью. С этой картиной мира еще можно работать, и дополнение ее качественным образованием может способствовать идеологическому взрослению сегодняшней протестной молодежи. Но долгосрочных инструментов для этого мало – так, в сегодняшней реальности получение образования в Польше для белорусов на порядок легче и привлекательнее, нежели в той же России.

В краткосрочной же перспективе грядущая конституционная реформа в Беларуси, которая, по идее, должна будет институализировать политический процесс, минимизировав его зависимость от личностей, и породить новых партийных акторов, для своей успешности просто обязана будет подкрепляться внятными идеологическими императивами и экономическими аргументами. Предсказуемо реформа должна вести и к укреплению института Союзного государства, последнее должно будет обрести и политически автономные органы управления повседневностью.  

Остается вопрос, какую идеологию может взять сейчас на вооружение белорусская власть? В этом плане наиболее перспективной представляется евразийская идеология – которой на сегодня де-факто нет, но которую вполне можно создать. Такому развитию теоретически может способствовать текущее председательство Беларуси в ЕЭК, а основой новых евразийских ценностей должна стать сохраненная ею индустриальная идентичность. Действительно, де-факто гарантами белорусского суверенитета сегодня являются Россия, СНГ и Китай, признавшие выборы, а Евразийский союз, существенный для всех перечисленных внешних акторов, кроме прочего, может позволить запуск в своих рамках новой индустриализации на основе цифровых технологий. Беларусь, с ее сохранившейся индустрией и системой подготовки инженерного класса, при согласии и поддержке России может сыграть тут достойную роль. Тем более что и белорусский IT-сектор, завязанный на рынок США, в силу очевидных причин в нынешнем виде будет входить в состояние упадка – и его своевременная переориентация на внутренний рынок может оказаться для Беларуси системным и эффективным решением.

Отдельного осмысления потребует и феномен социальных сетей. Вопреки очевидности, последние на поверку не объединяют, а разъединяют, формируя изолированные ценностно интегрированные группы, которые варятся в собственном соку, не испытывая дискомфорта от коммуникации с носителями иных ценностей, а порой даже и не подозревая об их существовании. Политический романтизм и наивность протестующих во многом являются результатом порождаемой социальными сетями изоляции, когда отрыв от реальности становится нормативен.

В условиях же нестабильности это конвертировалось в феномен управляемой толпы, все действия которой – как в квесте – в онлайн-режиме координируются зарубежным Телеграм-каналом, в очередной раз демонстрируя справедливость озвученного Гюставом Лебоном еще в конце XIX века принципа, что образованная толпа ничем не будет отличаться от любой иной толпы.

С феноменом «цифровой толпы», очевидно, теперь придется считаться как с новым и весомым фактором. Однако это – уже задачи на будущее.

Инаугурация Лукашенко показала, что белорусская власть шаг за шагом восстанавливает свою внутреннюю легитимность, а протесты постепенно теряют свою массовость, неуклонно превращаясь во флеш-мобы. Кроме прочего, это означает, что фундамент под созданными Западом институтами оппозиции в лице Координационного совета и Тихановской будет постепенно растворяться, и в ближней перспективе они не будут представлять непосредственной опасности для устойчивости белорусской политсистемы. Более же отдаленная перспектива напрямую будет зависеть от того, насколько успешно Минск сможет воспользоваться отвоеванной им передышкой и провести анонсированную пересборку политсистемы с учетом ее полноценной переориентации на новые ценностно-идеологические основания.

Кирилл КОКТЫШ - Доцент кафедры политтеории МГИМО МИД России